СПбГУ является научно-образовательным центром мирового значения. Университет неизменно входит в престижные международные рейтинги вузов, а также специализированные рейтинги по отраслям знаний. Профессор Технологического института Джорджии (Атланта, США), руководитель научной лаборатории биологии амилоидов СПбГУ Юрий Чернов рассказал, что лежит в основе международной научной репутации вуза и какие шаги необходимо сделать, чтобы упрочить позицию российской науки за рубежом.
– Юрий Олегович, какие инновации в политике развития СПбГУ, содействующие интеграции в мировое сообщество, вы могли бы отметить?
– В СПбГУ реально сделано очень много в этом направлении. Это касается и создания ресурсных центров высочайшего уровня (которые могут использоваться не только учеными СПбГУ), и привлечения ведущих ученых со всего мира (включая и собственную научную диаспору) через систему министерских и университетских мегагрантов, и введения программы постдоков, которая способствует созданию динамики кадров (хотя пока она все же больше внутрироссийская, чем международная, но и это важно). Предприняты шаги к созданию международных обменных программ и расширению международного сотрудничества. Появление таких новых подразделений, как Институт трансляционной биомедицины с его системой международных научных контактов, также способствует подъему международной репутации СПбГУ. Важно, что для оценки научной работы в Университете стали использоваться международные критерии, такие как публикации в серьезных международных журналах и показатели цитирования. Хотя при этом надо отметить, что пользоваться этими критериями надо очень аккуратно — увлечение числа цифровыми наукометрическими показателями и требование ежегодной отчетности по ним могут в дальнем прицеле оказаться и контрпродуктивными, потому что связаны с опасностью распыления и отвлечения сил от реально значимых проектов, которые не могут по определению делаться быстро. К тому же наукометрические показатели объективно различаются для разных (иногда даже близких) областей науки. Впрочем, это проблема не только СПбГУ, но и российской грантовой системы в целом, и решить её можно только с развитием объективной научной экспертизы, оценивающей не просто число, а качество работ.
Основной проблемой на сегодня я вижу то, что в СПбГУ как бы отдельно существуют два мира – «старый» мир факультетов и кафедр, во многом действительно продолжающий жить по прежним законам и правилам, и «новый» мир мегагрантов, институтов и ресурсных центров, зачастую функционирующий полностью независимо. Между этими мирами зачастую есть взаимное непонимание и даже антагонизм, порой построенный на ложных представлениях о ситуации. Между тем «старый» мир сохраняет в себе значительный потенциал сильных сложившихся научных школ, и обе стороны могли бы только выиграть от более плотной интеграции. Это в меньшей степени касается именно моей лаборатории, поскольку мы наладили хорошее взаимодействие с существующими университетскими структурами (в частности, с биологами и кафедрой генетики и биотехнологии, от которых всегда чувствовали и чувствуем поддержку), но я говорю о ситуации в целом. Интеграция в единое научное сообщество должна произойти и внутри самого СПбГУ.
– Какова в целом, на ваш взгляд, сейчас репутация российской науки, ученых, вузов за рубежом?
– Репутация российской науки смешанная и зависит от области. Если говорить о биологических и биомедицинских направлениях (области моих научных интересов), то она, прямо скажем, в целом на сегодня не очень высокая. Особенно высокой она в этой области и не была, по крайней мере в послевоенный период, и тому есть много причин — как и печальный период лысенковщины, так и то, что даже в относительно благополучные позднесоветские годы биологические науки не относились к приоритетам финансирования. К тому же тенденции к самоизоляции и функционированию «в собственном соку», сложившиеся ещё с лысенковских времен, до сих пор в российской биологии полностью не изжиты. Репутация российской науки значительно выше в таких областях, как физика и математика, которые и в советский период считались приоритетными. При этом надо понимать, что в настоящее время на Западе биологические науки финансируются намного лучше, чем физико-математические, и в биологических областях работает гораздо больше ученых. Например, в США грантовый бюджет Национальных институтов здоровья (основной организации, финансирующей биомедицинские исследования) в четыре раза превышает ассигнования на всю остальную фундаментальную науку. Американцы (по крайней мере, часть из них) понимают, что от успехов в этой области зависит, будут ли они здоровее и будут ли жить дольше. Поэтому низкая репутация биологических и биомедицинских исследований сказывается и на репутации российской науки в целом.
Разумеется, сказанное мной не носит абсолютного характера — есть целый ряд конкретных российских лабораторий, ученых и целых школ в биологических областях, которые котируются на Западе высоко.
Если говорить о российских вузах, то ведущие из них приобрели определенную репутацию в мире, как ни странно, именно в период, когда российские ученые массово выезжали за рубеж. Поскольку многие из них оказались высококвалифицированными и преуспели на Западе, те, кто с ними сотрудничал, отзываются о российской вузовской образовательной системе весьма положительно. В последнее время российские ученые уезжают за рубеж на продолжительные сроки гораздо реже. С одной стороны, это очень хорошо, что они востребованы на родине, но с другой, репутация российских вузов от этого страдает, в том числе и потому, что нет обратной петли взаимодействия, — в российских вузах не учатся в значительном количестве представители стран, занимающих ведущие позиции в мировой науке.
– Какие меры, по вашему мнению, стоит предпринять, чтобы упрочить эту репутацию?
– Прежде всего, необходимо, чтобы российская наука функционировала по международным критериям и являлась интегральной частью мировой научной системы. В этом направлении сделаны значительные шаги, но они все ещё недостаточны. В первую очередь должна измениться психология самих ученых, в том числе некоторых научных лидеров, которые не должны удовлетворяться локальным первенством и должны стремиться к мировому.
Не менее важным моментом является использование английского языка как средства международного научного общения. Необходимо привлечение иностранных специалистов к преподаванию и введение в вузовские учебные планы курсов и даже целых программ, где преподавание ведется на английском языке. Некоторые вузы делают это (например, Сколково), но в целом в России с этим серьезнейшие проблемы.
Также необходимо значительно более широкое развитие объективной международной экспертизы научных работ и проектов. Несмотря на значительные изменения в последние годы, научная экспертиза в России все ещё страдает субъективностью и слишком часто прибегает к ненаучным критериям.
В целом финансирование науки в России остается неровным и, может быть, даже не столько недостаточным, сколько неравномерным и нестабильным. Временами выделяются серьезные средства на науку, и в ряде университетов, включая СПбГУ, созданы первоклассные научные лаборатории и ресурсные центры. Но стабильность финансирования отсутствует, что затрудняет стратегическое планирование. Грантовая система в той же Америке сочетается с наличием постоянных (теньюрных) позиций для ведущих ученых, у которых от грантов зависит размер их лабораторий, но не большая часть их собственной зарплаты. Это позволяет им вести научные проекты, сопряженные со значительной долей риска (а только такие проекты способны в итоге привести к не просто сильным, а выдающимся результатам). Естественно, и отбор на такие позиции должен быть жесточайшим, но уже отобранные (и подтвержденные высокой оценкой результатов после начального «испытательного» периода) научные лидеры не должны проходить конкурс снова каждые несколько лет.
Правильная балансировка науки и учебы является важным фактором успешного развития науки. Россия на сегодня в этом отношении — страна крайностей, совмещающая чисто научные институты, где не учат и не учатся вообще, с кафедрами даже и ведущих вузов, где у преподавателей и студентов слишком много учебных нагрузок. В результате у большого числа преподавателей нет возможности реально заниматься наукой, а у студентов — принимать в ней участие на действительно серьезном уровне. Причем изобретать велосипед здесь не надо — оптимальный баланс давно найден в ведущих зарубежных вузах.
Наконец, необходима продуманная и регулярно действующая система научного обмена на всех уровнях, начиная от студентов и заканчивая ведущими учеными. Действовать по принципу «держать и не пущать лучших» не эффективно… Как показывает опыт стран Западной Европы, а также Японии (а в последнее время и Китая), реальной проблемой является не отъезд студентов, аспирантов и ученых за рубеж, а их невозвращение. Если есть стимулы к возвращению и желание (как и возможность) инкорпорировать «возвращенцев» в систему, динамика кадров приносит пользу научному сообществу в данной стране и повышает его международную репутацию. Конечно, обмен не должен быть односторонним — необходимо развитие образовательных программ, привлекающих зарубежных студентов и преподавателей в самой России. Это вполне реально делать в Москве и Санкт-Петербурге, которые весьма популярны в мире, так что многие были бы не прочь совместить приятное с полезным, но необходимым условием является наличие программ на английском языке.
– Как вы считаете, возможно ли на данном этапе развития науки совершать открытия, не взаимодействуя с мировым сообществом? И насколько, по вашему мнению, политика влияет на науку?
– Конечно, можно сделать отдельно взятое открытие в отдельно взятой лаборатории и без международного взаимодействия (в этой конкретной работе) с остальным миром. И примеры такие есть. Но, во-первых, эти открытия все равно не возникают на пустом месте: фактически они используют информацию, накопленную научным сообществом ранее, как исходную стартовую точку. И, во-вторых, они только тогда оказывают влияние на дальнейшее развитие науки, если становятся известны мировому сообществу и проходят оценку и экспертизу по его правилам. Мы часто слышим о российских ученых, чьи открытия не были признаны в мире. Многие не задумываются при этом, что зачастую эти открытия не были донесены до мирового сообщества: не были опубликованы в общепризнанных журналах (и, таким образом, не прошли общепризнанную научную экспертизу), не были доложены на понятном языке на серьезных международных конференциях и т. п. То есть по большому счету работы эти были сделаны впустую и влияния на развитие науки не оказали. Конечно, это касается не одной только России, и, безусловно, есть много открытий российских ученых, которые были признаны в мире, но как раз они и были должным образом до мирового сообщества донесены.
Что касается политики, влияние её на науку, несомненно, есть — как (обычно все-таки в меньшей степени) прямое — например, в ситуациях с генетикой и кибернетикой в советской истории (такое случается и в других странах, правда чаще в гуманитарных областях), так и (в гораздо большей и зачастую определяющей степени) косвенное (через установление приоритетов финансирования, визовых правил, влияющих на международный обмен и сотрудничество, и т. п.). Но это влияние не стоит и преувеличивать. В целом международное научное сообщество всегда остается интернациональным и весьма независимым по отношению к политическим лидерам, и, например, лично мне с какой-либо дискриминацией по политическим или национальным мотивам никогда сталкиваться не приходилось. Более того, наука и научное сообщество и сами влияют на политику, в том числе и на расширение взаимодействия между представителями разных стран, что напрямую вытекает из международного характера науки.
